ф. 101 24 августа Гибель Помпеи (79) НА ВУЛКАНЕ 24 августа 79 года нашей эры, около часу дня жители приморского города Помпеи увидели четырнадцатикилометровый столб дыма над Везувием. Спустя несколько минут на город посыпался дождь из мельчайших кусков вулканической пемзы.
В Помпеях жили порядка 20 тысяч человек. Больше половины населения спаслось — те, кто переждали в домах первый черный дождь и успели уйти до второго, сопровождавшегося волной термических газов температурой около 400 градусов. Некоторых это газовое облако застигло в пути или на берегу моря, перед отплытием. Некоторые спаслись на кораблях, другие ушли из Помпей, погибли в основном те, кто надеялись пересидеть бедствие в надежных укрытиях или крепких домах. Три потока лавы, сошедшие с Везувия через 19 часов после начала землетрясения, погребли под собой Помпеи, Стабии и Геркуланум.
В Помпеях шла жизнь довольно интересная — судить о ней мы можем с высокой степенью достоверности, поскольку под пеплом сохранилось все, включая надписи на стенах, эротические фрески в лупанариях и рецепты прославленного рыбного соуса «гарум», которым Помпеи снабжали всю империю. Гипсом (а теперь силиконом) заполняют пустоты в пепле — и мы видим тела жителей Помпеи, захваченных мгновенной смертью посреди паники или, напротив, в удивительном стоическом спокойствии; видим и знаменитых влюбленных, предавшихся страсти в гибельный миг и слившихся в неразделимом объятии (таких пар, кстати, несколько — одну недавно нашли на берегу Неаполитанского залива). Не сказать, чтобы горожане были вовсе не готовы к бедствию: в 62 году землетрясение, которое считают предвестником пробуждения Везувия — разрушило треть города, но из него никто не ушел. Жители Помпей привыкли жить на вулкане. Для Рима постоянное соседство смерти вообще было нормой — античный человек был куда более подвержен опасностям, чем нынешний, но не только в этом дело; Рим создал культ героической смерти, украшал гибель елико возможно, был невероятно изобретателен по части совмещения смерти и наслаждения, равно воспевал и увековечивал смерть во время боя, любви или оргии. «У греков — жизнь любить и умирать — у римлян» — в этих словах Кушнера больше правды, чем в иных инвективах развратному и жестокому Риму. Там, может быть, не очень умели жить, но умирать научились отлично. Помпейская жизнь шла в постоянном соседстве смерти — там помнили о судьбе трех предыдущих поселений, раскинувшихся на том же месте и засыпанных пеплом в свой черед. Их потом откопали, и оказалось, что жизнь в них шла точно такая же — богатая (почвы у подножия Везувия исключительно плодородны, горячие источники позволяют растить тут небывалые сорта винограда и томатов), наглая, развратная, откровенно воровская, в постоянной готовности к гибели. Помпеи были воистину жестоким городом — Веспасиану пришлось специальным указом запретить проведение там гладиаторских боев, потому что одно из побоищ местных фанатов превратилось в многодневную драку и стоило жизни сотням горожан. В Помпеях, судя по настенным надписям, кипела постоянная свара всех со всеми — не только политическая или экономическая, а просто на вулкане всегда жизнь такая темпераментная, что каждый каждого поносит. Не зря на одной из городских стен, густо исписанных хорошо сохранившимся латинским сквернословием, красуется горькая надпись: «О стена, как не рухнешь ты под тяжестью всех этих обвинений!» Но она и от извержения не рухнула — на вулканах строят крепко.
Русскому человеку посещать Помпеи мучительно вдвойне — он многое в них узнает. Перед ним удивительное сочетание праздности (город-то приморский, курортный), торговли, хитрости, стоицизма, социального расслоения и удивительно крепкой взаимопомощи. Вещный мир Помпей рассказал о своих обладателях все: судя по останкам, в надежных богатых домах наравне с господами укрывались и рабы, и бедняки. Погибшие в последний миг стремились прикрыть друг друга телами, молодые тащили стариков, мужчины закрывали собой женщин и детей — в последний миг помпеяне вели себя образцово, как только и могут вести себя люди, живущие на вулкане; все это не мешало им в обыденной жизни отравлять друг другу существование, активно доносить, а главное — Помпеи поражают пресловутым зазором между богатыми и бедными кварталами: примерно треть города состоит из роскошных вилл, зато по обширным окраинам ютилась такая нищета, что, право, извержение начинает казаться чем-то вроде возмездия за несправедливость. Однако Везувию нет дела ни до каких несправедливостей — он равно засыпает богатых и бедных, подлых и благородных. Помпеяне знали об этом и потому всерьез относились только к смерти, а в жизни позволяли себе любые свинства и не больно-то комплексовали по этому поводу. Некоторые фрески и статуэтки из Помпей настолько бесстыдны, что против их демонстрации возражает сам Ватикан.
Что удивительно — город Помпеи существует и сегодня. Там проживает обслуживающий персонал гигантского музея под открытым небом, там живут археологи, а также смотрящие из числа местных мафиози (знаете слово «каморра»?), активно пытающиеся продавить своих людей в помпейский муниципалитет. Как-никак это самый прибыльный музей на побережье — два миллиона посетителей в год; с тех пор, как в Помпеи провели освещение, там можно разгуливать и по ночам, на чем зарабатывают тысячи самодеятельных гидов. В нынешних Помпеях, к ужасу итальянских властей, воруют не меньше, чем две тысячи лет назад, а на стенах пишут даже и больше — многие экспонаты испорчены непоправимо; с продажей неприличных фигурок дело тоже поставлено хорошо. Ничего не поделаешь, на плодородных и смертельно опасных почвах всегда процветает мафия, жестокость, разврат, но взаимопомощь поставлена в таких сообществах гораздо лучше, чем в регионах безопасных и законопослушных. Жизнь в России в силу разных ее особенностей есть тоже в некотором смысле жизнь на вулкане. Отсюда лень — кто же станет самозабвенно работать, когда все могут в любую минуту отнять? Разве что Плиний Младший, руководимый научным любопытством. Отсюда жестокость, развращенность и жуликоватость — гуляй, помпеяне, Везувий все спишет. Отсюда неутомимое любострастие — но, согласитесь, во время извержения заниматься любовью достойней, чем спасать имущество. Отсюда же полное пренебрежение друг другом в обычные времена, вплоть до массовых фанатских побоищ, но неизменная готовность к взаимопомощи и самопожертвованию в действительно критический момент. Наконец, жителям вулканических подножий многое достается на халяву — почвы, термальные источники, берег кишащего рыбой Неаполитанского залива со всеми его красотами, — но за эту халяву они платят свою цену; хочешь безопасности — живи на равнине.
Вот почему русские туристы в Помпеях так часто напиваются, благо к их услугам прославленный местный ликер лимончелло.
И еще одно, раз уж речь зашла об августовских катастрофах. Помпеи погибли в самом начале правления божественного Тита, того самого веспасиановского сынка, который не согласился с отцовским тезисом «деньги не пахнут». Тит был последним всенародно любимым цезарем, если верить Светонию. Он щедро помог всем, кто лишился крова после извержения: спасшихся было много, и все нуждались в помощи. Он заставил раскошелиться прочих, и Рим в едином порыве выручал жертв стихийного бедствия. Конечно, можно было бы использовать это бедствие как повод для политической борьбы, кричать «Мы предупреждали!», доказывать, что Помпеи давно было пора перенести в другое место, но цезарь и его окружение, погрязшее в коррупции, не подумало о людях… Можно было бы превратить гибель Помпей в грандиозное пиаровское побоище, сводя заодно счеты с мертвым Августом: не надо было переименовывать месяц в честь этого жестокого и лицемерного покровителя искусств. А то теперь одни катастрофы… Много чего можно было бы наговорить и сделать, вплоть до упреков в недостаточно оперативной работе спасателей. А божественный Тит ради римской стабильности мог бы сказать, что в Помпеях ничего не произошло, все штатно, проводились, например, испытания нового оружия, или боги устроили фейерверк в честь его воцарения, или иудеи, вечные наши враги, заслали туда своих агентов и устроили извержение… А еще проще было сказать, что помпеяне сами виноваты — вот боги и прогневались, а римская власть ни при чем, у богов своя вертикаль… Мог, очень мог божественный Тит сказать все это, но не сказал, потому что был божественный. И Рим не стал выяснять, кто в нем левый, кто правый и кто виноват в бедствии, а попытался помочь тем, кому еще можно было помочь.
Поэтому он и простоял еще четыреста лет. А за державы, в которых каждое новое бедствие вызывает только новые потоки вранья, череду расколов и залпы взаимных обвинений, я не дал бы и сестерция.
ф. 109 Перед нами, таким образом, не портреты власти, России и конкретно В. Ю. Суркова, но те их образы, которые — по мысли издателей и авторов — должны понравиться власти, России и конкретно В. Ю. Суркову. Это само по себе показательно, и это мы сейчас рассмотрим, но для начала позвольте коротко взвыть. Я понимаю, братцы, что у нас сырьевая сверхдержава, и процветать она — точней, ее руководство — может только за счет эксплуатации всенародной, а стало быть, чужой собственности. Это могут быть недра, а может, как выяснилось, литература. Не скажу, чтобы мне было обидно за Пелевина, который мало того что ободран анонимными авторами как липка, но еще и выведен под именем Виктора Олеговича в виде совершенного ничтожества; это скорей пройдет по разряду бессильной зависти. Не стану также вступаться за Владимира Сорокина, столь наглядно присутствующего в гл. 10 (сцена внезапного убийства, чисто «Заседание завкома») и гл. 40 (сцена пыток). Но товарищи дорогие! Блатной авторитет, который большую часть жизни проводит в сауне и непрерывном жертвовании на монастыри, переехал сюда из города Блатска, а про хазар, контролирующих весь юг России и являющихся потомками того самого каганата, мне даже напоминать неловко. Деревня Лунино, по которой вечно грезит главный герой и которая является клоном деревни Дегунино, в которой все есть, — прямиком, с главными приметами перекочевала все из той же книги под названием «ЖД», следы знакомства с которой щедро раскиданы по пространству «Околоноля», задуманного, вероятно, как энциклопедия отечественной словесности последнего десятилетия. Это еще одна причина, по которой я категорически отказываюсь верить в авторство крупнейшего официального идеолога. Мне хотелось бы надеяться, что руководители столь высокого ранга, используя плоды чужих интеллектуальных или иных трудов, по крайней мере, не оставляют столь явных следов. Поневоле вспомнишь великую фразу Андрея Кнышева: «В комнате все было краденое, и даже воздух какой-то спертый».
Впрочем, «ворованным воздухом» называл настоящую литературу сам Мандельштам — рассмотрим, что там собственно за буквы.
